AZ UKRБN FUTURIZMUS. Szemelvйnyek / Цsszeбllнtotta йs kommentбrokkal ellбtta: Szulima Mikola. — Nyнregyhбza, 1996. УКРАЇНСЬКИЙ ФУТУРИЗМ. Вибрані сторінки / Укладання і коментарі: Микола Сулима. — Ніредьгаза, 1996. — 256 с. (Тираж не указан).

[Украинский футуризм. Избранные страницы / Составление и комментарии: Николай Сулима. — Ниредьгаза, 1996. — 256 с.]

О существовании полноценного украинского литературного футуризма не подозревает не только большинство “авангардоведов” — специалистов, скажем, по Хлебникову, Маяковскому или Маринетти, но даже не все филологи-украинисты вполне просвещены в этой теме.

В свое время украинских поэтов-футуристов, модернистов, символистов, неоклассиков, буйно размножившихся в 1920-е годы, порядком поубавили (расстрел, Сибирь, Соловки, Воркута, вынужденная “эмиграция” в официальную соцреалистическую культуру и т.д.). Как-то так случилось, что советская имперская культура, начиная с 1930-х годов всем “национальным”, “младшим” культурам пыталась придать вид ориентированных на сельско-этнографическую тематику провинциальных экзотик, разнообразящих общеимперский культурный универсум, так что украинской советской культуре иметь собственный авангард вроде бы не очень полагалось по рангу.

В самом конце 1980-х годов на Украине активно издавались почти все расстрелянные и замолчанные писатели-авангардисты и модернисты — идеологические предрассудки тогда были уже неактуальны, а издательская система оставалась всё еще прежней, советской, и издать двухтомник какого-нибудь забытого классика объемом эдак листов в 100 и ценой до 5 рублей за оба тома было в пределах реального. Украинским футуристам было бы лучше успеть всем составом на тот позднесоветский издательский поезд, но о них почему-то забыли (или руки не дошли), поэтому теперешнее их возвращение весьма болезненно и проблематично: описываемая антология была издана в Венгрии, на кафедре русинской и украинской филологии пединститута небольшого провинциального городка Ниредьгаза как пособие для венгерских студентов-славистов. В Киеве книжка почти не продавалась, а в Москве небольшая ее партия не так давно моментально разошлась в “Гилее”.

Всего в антологии собраны тексты 22 поэтов-футуристов (и это далеко не все!): Юлиан Шпол, Гео (Георгий) Шкурупий, Олекса Слисаренко, Владимир Ярошенко, Андрей Чужой, ранние Мыкола Бажан и Юрий Яновский, отошедшие впоследствии от авангарда и ставшие “радянськими письменниками” и столпами соцреализма, а также многочисленные поэты авангардистского объединения “Нова ґенерація”. Если пик русского футуризма приходится на 1910-е годы, то пик украинского — на 1920-е, а центром этого направления стал урбанистический Харьков, в противовес более буржуазному и укорененному в истории, быте и бытии Киеву. (В последние двести лет почему-то именно Харьков делался эпицентром новых веяний в украинской культуре и литературе.)

Центральный же персонаж антологии, как и всего украинского футуризма — Михайль (Михаил) Семенко (1892—1937) (кстати, у большинства помещенных в антологию значительных поэтов год смерти колеблется от 1937 до 1939 — именно тогда украинское “Возрождение” стало “Расстрелянным”).

Для украинской культуры этот поэт был и остается весьма экзотической фигурой — в свое время он устраивал такие “перфомансы”, что мало не казалось, особенно ревнителям “традиций”, коих (ревнителей) в украинской культуре всегда было и есть неадекватно много. К примеру, в 1914 году Семенко, подобно русским коллегам, сбрасывающим с парохода современности Пушкина, Толстого и всяких прочих классиков, заявил, что ритуально сжигает свой “Кобзарь” — главную книгу Т.Г. Шевченко, едва ли не самую большую святыню для украинского национального сознания. Этим эстетским жестом Семенко вроде бы хотел снять “хрестоматийный глянец” с главного украинского поэта, лишить его образ мистического ореола, взглянуть новым, “остраненным” взглядом на заученные до банальности словеса, но получилось иначе и, возможно, именно таким эпатажем он закрыл себе путь для легализации, подобно Маяковскому, в поставангардной советской культуре. Дочка Семенко, Ирина Михайловна, жившая в Москве и не так давно почившая, еще лет двадцать назад пыталась издать на двух языках (по-русски и по-украински) отцовские тексты, однако затея не удалась не только в СССР, но даже в Германии.

О Михайле Семенко можно найти и в “Белой Гвардии” Булгакова, и в “Людях. Годах. Жизнях” Эренбурга, отзвук его мотивов встречается и у Осипа Мандельштама:

Не пишаються магазини вивісками,

Не біліють веранди наметами.

Позбивали брук грізні коні.

(М. Семенко, “Дні”, 1920).

Не гадают цыганочки кралям,

Не играют в Купеческом скрипки,

На Крещатике лошади пали,

Пахнут смертью господские Липки…

(О. Мандельштам, “Как по улицам Киева-Вия”, 1937).

Несомненным достоинством антологии является включение в нее эпиграмм на футуристов, пояснение неологизмов (футуристы значительно расширили версификационные возможности украинского языка и придумали множество “заумных” слов), а также помещение видеопоэзии Михайля Семенко и эпизодов из видеоромана Андрея Чужого “Ведмідь полює за сонцем” (“Медведь охотится на солнце”).

Авангардное искусство в своем наиболее “чистом” и последовательном виде предельно религиозно и эсхатологично — антология насыщена кверо- и панфутуристскими грезами о грядущем обновлении и преображении мира и даже пост-федоровскими аллюзиями о воскрешении (вот названия некоторых текстов: “Солнцекров”, “Авиатор”, “Зов веков”, “Вечный Жид”, “Мой рейд в вечность”, “Мистическая магистраль”, “Я”, “Город”, “Асфальт” и т.д.).

Для идеологов футуризма их собственное искусство с характерным пафосом урбанизации, с пафосом победы машинной цивилизации над природой, города над селом — это апокалиптический поиск “нового Неба и новой Земли”, поиск новой гармонии — попытка упорядочить вселенную по более совершенным, как тогда казалось, принципам. В этом своем стремлении авангард оказался наиболее адекватным выражением метафизики раннего советского коммунизма —поэт Гео Шкурупий, например, придумал целую теорию “космического коммунизма”. В украинской культуре именно футуристы типа Михайля Семенко, композитора Юлия Мейтуса или кинодокументалиста Дзиги Вертова создали в 1920-х новый — индустриально-урбанистический дискурс. Однако уже в 1930-е годы советский коммунизм изрядно обуржуазился (в эстетическом, разумеется, отношении) и авангардистской утопии предпочел стабильный и прогнозируемый псевдоклассицизм (соцреализм).

С другой стороны, футуризм в своих формалистических экспериментах, в своей тяге к универсальному, всеобъемлющему, “космическому” мироощущению и экзистенциальной озабоченности удивительным образом перекликается с эпохой Барокко, что дает о себе знать даже в научной заинтересованности исследователей: редкий барокковед или бароккофил остается равнодушным к футуризму (в то время как обратный интерес наблюдается значительно реже). Даже далекому от филологической проблематики исследователю бросается в глаза преемственность между этими эпохами, о которой писал еще В.Б. Шкловский, а позже — И.П. Смирнов в своей достопамятной статье “Барокко и опыт поэтической культуры начала XX в.” (1979). Примечательно, что составитель рассматриваемого сборника и автор вступительной статьи — киевский литературовед Н.М. Сулыма — известен прежде всего как специалист по барочному театру.

Интересно также, что формалистические увлечения футуристов не минули даром для украинской поэзии, но отозвались они не в 1940-х и не в 1960-х годах, а лишь в последнее десятилетие. В современной молодой украинской поэзии “девяностников” нашлось немало учеников, продолжателей и эпигонов Михайля Семенко — две таких довольно заметных поэтических группы были зафиксированы в начале 1990-х в Харькове (“Червона фіра”) и Ивано-Франковске (“Нова деґенерація”). Некоторая “связь времен” прослеживается и в текстах киевской рок-группы “Vоплі Vідоплясова”.

Поскольку антология “AZ UKRБN FUTURIZMUS / УКРАЇНСЬКИЙ ФУТУРИЗМ” издавалась для иноязычных читателей, над каждым словом, состоящим более чем из одного слога, проставлено ударение. Не известно, делает ли это книгу доступнее для венгерских студентов, однако для читателей славяноязычных это делает ее футуристичной выше всяких мыслимых и немыслимых пределов.